Валентина Ивановна Карпенко:
– Тогда, в сорок первом, мне было четыре. Я, конечно, не осознавала, что такое война, но очень хорошо поняла, что папы не стало. Мама сказала, что он ушел на войну. Все военные годы она работала в госпитале, который размещался в гостинице "Камелия". Рядом находился стадион, а жили мы в долине реки Бзугу на улице Средней Раздольной (теперь – 20-й Горнострелковой дивизии).
Мама уходила на работу в четыре часа утра – она была кухонной рабочей. Когда она освобождалась, нас часто посылали собирать мох и шиповник. Я до сих пор хожу по этим местам и с радостью вспоминаю о тех годах.
В большом парке на территории госпиталя сушили бинты. Их всегда не хватало, поэтому бинты стирали, затем просушивали и отглаживали. По территории не разрешали гулять посторонним, особенно детям. Но однажды я все-таки набрала этих бинтов, забинтовала себя всю. Хотела учиться помогать раненым. Мне, конечно, тогда сильно досталось от мамы.
Начальство нас ругало за то, что мы появлялись в госпитале. Все детки старались прятаться. А раненые были нам очень рады. Очевидно, они видели в нас своих детей. То один, то другой звали: "Девочка, подойди ко мне!". Конечно, я подходила, что-то им рассказывала. Может, про Танечку с мишкой или про Мойдодыра. Помню, пела им песенку:
Перенес меня мотор
Выше крыши, выше гор
Ближе к солнцу и луне,
И ничуть не страшно мне.
В глазах раненых было столько душевного тепла, искренности, сердечности! И эти серые больничные халаты, которые на них были, – такие уютные, байковые... Я много чего не помню, но это вошло в сердце, в мою жизнь. Было очень много боли, не тех белых, выглаженных бинтов, а бурых, запекшихся от крови, и я была счастлива служить крохотной жилочкой радости. Я очень благодарна этому времени, когда чувствовала, что нужна.